До встречи со "связником" в Амстердаме оставалась всего неделя. Пересечь за Рождественские праздники Бельгию и Голландию – что может быть проще?
(5)
Из газет:
Эфиопская армия усиливает приготовления к наступлению в Огадене и одерживает успехи на различных участках фронта
СКАНДАЛ! Наш товарищ Вала, мэр Аля, лишён своих гражданских прав.
Карикатура. Наши великие "патриоты". Журналисты и политики, выстроившись перед портретами Гитлера и Муссолини, поднимают руку в фашистском приветствии. На портретах цитаты: "Надо разрушить Францию! 'Майн кампф' Гитлер" и "Франция прогнила! Муссолини".
Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! Contre nous de la tyrannie, L'étendard sanglant est levé, (bis) Entendez-vous dans les campagnes Mugir ces féroces soldats ? Ils viennent jusque dans vos bras Égorger vos fils, vos compagnes !
(Вперёд, Отчизны сыны вы, Час славы вашей настал! Против нас вновь тирания Водрузила кровавый штандарт. Слышишь ты в наших полях Зло воет вражий солдат? Он идёт чтоб сын твой и брат На твоих был растерзан глазах!)
Марсельеза
Гимн Французской Республики
Это есть наш последний И решительный бой; С Интернационалом Воспрянет род людской!
Интернационал
— Ты там осторожно, пожалуйста.
Жаннет оглянулась. Паша стоял у двери, подпирая плечом косяк. Сегодня он был в форме и... да, сегодня он нравился ей больше.
"Больше, чем кто? — Спросила она себя. — Или больше, чем когда?"
— Не боятся! — Сказала она с улыбкой. — Не можно бояться. Должна. Ты тоже знаешь. Я правильно сказала?
— Почти. — Улыбнулся он, переходя на французский. — Но ты там все равно поосторожней.
По-французски он говорил отлично и почти без акцента. А тот акцент, что у него был вполне мог сойти за польский, поляков же в Париже не меньше чем русских. Много.
— Не мешай. — Попросила она. — Мне еще вещи собрать...
Он конечно не мешал. Жаннет собирала саквояж, чемодан уже упакованный стоял у стола. И положить оставалось сущие мелочи: зубной порошок, щетку, мыло, полотенце, пояс, две бутылки "Столичной": образцы новой продукции советской промышленности торгпреду в Праге, — туда она приедет еще советскоподданой, и уже в столице Чехословацской республики превратится в бельгийку. Но если саквояж был отговоркой, то настоящая причина нежелания продолжать разговор лежала совсем в иной плоскости. Вернее там лежали целых две причины. Во-первых: сегодня, отправляясь на первое свое самостоятельное задание, Жаннет уже не была уверена, что любит Пашу так же, как ранней осенью, когда начинался их роман. Ну, да, тогда... Володю послали куда-то на север, и она осталась одна, и вдруг рядом возник Паша, учивший ее шифрованию и русскому-разговорному. А сейчас? Сейчас он был снова симпатичнее Володи, хотя сильно уступал Рихарду. А Рихард – да, приезжал в ноябре, и встречался со Сталиным и ее не забыл... Но дело не в этом, а в том, что если бы она легла теперь с Пашей, то только со скуки, а не из чувства. Чувства – кончились.
"Ол-ля-ля!"
Это была одна из двух причин. Вторая же заключалась в том, что Жаннет действительно трусила. И даже не врагов, не злобных oprichnikov kapitala она боялась. Она боялась подвести начальников, поверивших в нее, провалить задание, и... Нет! Думать об этом было запрещено. И поэтому, собираясь, она еще и еще раз повторяла инструкции. Хотя задание у нее и было относительно простым, это мало что меняет! Да, она всего лишь курьер, и маршрут ее по относительно спокойным странам: Чехословакия, Бельгия, Нидерланды. И все-таки это "закордонная командировка", и действовать Жаннет должна будет в одиночку, полагаясь только на себя. Кроме того, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: начальство имеет на нее очень серьезные виды, тем более что и как гражданка Франции она не "сгорела". Ее ведь выдернули очень вовремя, так что по прошествии нескольких лет никто и не вспомнит в каких акциях французских комсомольцев она участвовала и почему была своим человеком в "Юманите". Ну, а во всех иных странах Европы она оставалась вполне легитимной гражданкой Французской республики со всеми вытекающими из этого факта бонусами.
Так что, в Праге не суетиться и не спешить: встретится с торгпредом, оглядеться, сменить документы, пожить немного в приличном пансионе – что вполне соответствует действующей легенде – погулять по городу, и тогда уже начинать "маршрут", который должен закончиться посадкой в Антверпене на борт советского парохода, с заходом в Киль – там небольшое задание, и с возвращением в порт приписки корабля — Ленинград.
Пролог (II): Три Толстяка
Собрались, как-то русский, украинец и еврей на рыбалку...
Старый анекдот
(1)
— У коллег больше нет вопросов? Тогда разрешите еще раз поблагодарить уважаемого доктора Мэтью за интересный доклад и исчерпывающие ответы на вопросы. — Председательствующий, профессор университета Лейстера, доктор Коллинз не ограничился словами, а по старинке пожал докладчику руку. — Дорогие коллеги, на этом пленарное заседание закончено, — сухо сообщил он, снова оборачиваясь к микрофону. Напоминаю, что после кофе-брейка состоится общая дискуссия.
Матвеев сошел с трибуны и, не торопясь, пошел к своему месту, чтобы забрать оставшуюся там сумку.
"Похоже, по эту сторону границы так и быть мне всю жизнь Стивеном Мэтью, — с улыбкой подумал он, раскланиваясь со старыми знакомыми и отвечая взмахом руки на приветствия издали. — Не хотят, сволочи, запоминать русские имена. Ладно, в Барселоне я вообще Эстебаном Матеосом был. Еще можно быть благодарным, что на бэйджике Matveeff написали".
Матвеев собрал бумаги в сумку и вышел из зала, пересекая медленно перемещающуюся в случайных направлениях жидкую "толпу" участников конференции. Выпил пару чашек черного кофе, оказавшегося на удивление хорошим. Закусил какой-то печенюшкой. И задумался. Вопрос сводился к тому, оставаться ли на дискуссию, или "ну ее на фиг, вашу рыбалку"?! Вроде все, что хотел услышать – уже услышал. С коллегами из Англии и Германии, с которыми намечался совместный проект, побеседовал. Подтвердил доктору Гершу, что в следующем году будет вести в их университете семестровый курс. Поспорил с молодым японцем, имя которого не мог нормально воспроизвести и он сам, но которого явно следовало запомнить. И, в принципе, мог считать себя свободным. А значит, незачем торчать в унылом мокром Утрехте, где вечерами, если не общаться с коллегами, то только волком выть от скуки на невидимую за тучами луну, и рвануть пораньше в Амстердам, и встретиться, наконец-то, с пацанами.
Сколько же лет они не виделись? Да, пожалуй, с похорон Наташи. Три года, а словно бы в другой жизни. Матвеев вздохнул. Внезапная гибель жены под колесами автомобиля все еще болью отзывалась в сердце. Прошло три года, но он не то что не мог ее позабыть, — это навряд ли – но даже и боль эта в сердце или в самой душе по-настоящему не уходила. Хоть и была супруга, что называется, с характером, хоть и разбегались как-то и не на день или два, а все же любили друг друга. И какого черта повез он ее в Англию? Но, с другой стороны, кто мог предполагать, что там, в культурной старушке Европе, тоже может оказаться водила-алкаш? Теперь вот Севка и Лиза только согревают сердце и, чего греха таить, стремительно приближающуюся старость, о которой, впрочем, думать пока совсем не хотелось. Сын должен скоро внука подарить, да и дочке замуж пора. А ему самому может еще приведется встретить последнюю любовь, а может, и нет. Тут как карта ляжет.
И в этот момент из внутреннего кармана пиджака раздалась веселая мелодия "Пора-пора-порадоваться" сотового телефона. Номер был, однако, незнаком.
– Hello, it's Matveeff! — Бросил он резко, едва ли не раздраженно.
— Степка, ты? — Откликнулась трубка знакомым голосом. — А шо не по-русски? Це ж я, Витька Хведорчук! — Старый друг, как всегда, перебарщивал со своей украинской аутентичностью. — Ты все еще в Утрехте? Конгресс идет?
— Почти закончен. Остались: дискуссия и прощальный банкет. И я уже подумываю об Амстердаме.
— Це добре. Подумывай – подумывай, потому что я во Франфуркте, и мои мясные дела благополучно закончились. Так что я выезжаю сегодня же, а ехать тут, как сам понимаешь... Ну, не Союз одним словом. Не те размеры.
